Неточные совпадения
Володя ущипнул меня очень больно за ногу; но я даже не оглянулся: потер только рукой то
место и продолжал с чувством детского удивления,
жалости и благоговения следить за всеми движениями и словами Гриши.
О Митрофанове подумалось без
жалости, без возмущения, а на его
место встал другой враг, хитрый, страшный, без имени и неуловимый.
Антракт Самгин просидел в глубине ложи, а когда погасили огонь — тихонько вышел и поехал в гостиницу за вещами. Опьянение прошло, на
место его явилась скучная
жалость к себе.
Но на своем
месте я не позволяю себе отступать от самой строгой буквы закона, именно потому, что я — человек и могу увлечься
жалостью.
В другом
месте я буду еще говорить о конфликте
жалости и творчества.
Но от одной мысли, что по этим знакомым
местам, быть может, ходит теперь старый Коляновский и Славек, — страх и
жалость охватывали меня до боли…
Его голос, неуверенный и несильный, неконченное лицо и светлые, открытые глаза все более успокаивали мать.
Место тревоги и уныния в груди ее постепенно занималось едкой, колющей
жалостью к Рыбину. Не удерживаясь, со злобой, внезапной и горькой, она воскликнула подавленно...
Росла, расширяя грудь до боли, выжимая слёзы,
жалость, к ней примешивалась обида на кого-то, — захотелось бежать в город, встать там на площади — на видном для всех
месте — и говорить мимо идущим...
Оно поглотило стыд, и на
месте стыда выросла
жалость к женщине, одиноко ушедшей куда-то во тьму холодной майской ночи.
Я до сих пор не могу позабыть двух старичков прошедшего века, которых, увы! теперь уже нет, но душа моя полна еще до сих пор
жалости, и чувства мои странно сжимаются, когда воображу себе, что приеду со временем опять на их прежнее, ныне опустелое жилище и увижу кучу развалившихся хат, заглохший пруд, заросший ров на том
месте, где стоял низенький домик, — и ничего более. Грустно! мне заранее грустно! Но обратимся к рассказу.
— Купи книжек… Себе купи, которые по вкусу там, и мне купи — хоть две. Мне — которые про мужиков. Вот вроде Пилы и Сысойки… И чтобы, знаешь, с
жалостью было написано, а не смеха ради… Есть иные — чепуха совсем! Панфилка и Филатка — даже с картинкой на первом
месте — дурость. Пошехонцы, сказки разные. Не люблю я это. Я не знал, что есть этакие, вот как у тебя.
— Жалко! — вздохнул он после некоторого молчания. — И, боже, как жалко! Оно, конечно, божья воля, не нами мир сотворен, а всё-таки, братушка, жалко. Ежели одно дерево высохнет или, скажем, одна корова падет, и то
жалость берет, а каково, добрый человек, глядеть, коли весь мир идет прахом? Сколько добра, господи Иисусе! И солнце, и небо, и леса, и реки, и твари — всё ведь это сотворено, приспособлено, друг к дружке прилажено. Всякое до дела доведено и свое
место знает. И всему этому пропадать надо!
«А где стол стоит, тут померла она, — думалось ему, — тут-то в последний час свой молила она за меня». И умилилось сердце его, а на глазах слеза
жалости выступила… Добрая мысль его осенила — вздумалось ему на том
месте положить семипоклонный начал за упокой Насти.
— И откуда такую песню занес ты к нам, Василий Борисыч? — с умилением сказала она. — Слушаешь, не наслушаешься… Будь каменный, и у того душа
жалостью растопится… Где, в каких
местах научился ты?
— А вам жаль? Тогда лучше не подписывайте. Вообще, если вам чего-нибудь жаль — чего бы то ни было, Вандергуд, — он нахмурился и сурово посмотрел на меня, — то лучше расстанемся, пока не поздно. В моей игре нет
места для
жалости, и моя пьеса не для сентиментальных американских мисс.
И если
жалость находит себе мало
места в этике закона и нормы, то тем хуже для нее.
Все равно. Она резнула себя по живому мясу. Любовь ухнула. Ее
место заняла беспощадная вражда к мужчине, не к тому только, кто держал ее три года на цепи, как рабыню безответной страсти, а к мужчине вообще, кто бы он ни был. Никакой
жалости… Ни одному из них!.. И до тех пор пока не поблекнет ее красота — не потеряет она власти над теми, кто подвержен женской прелести, она будет пить из них душу, истощать силы, выжимать все соки и швырять их, как грязную ветошь.
Тяжелая ненависть и гадливое чувство уступили свое
место острому чувству
жалости и злобы на обидчика.
— Да, ты-то… Коли не понимаешь и не знаешь никакой
жалости к человеку… У меня сердце, на барина глядючи, надрывается… Увидала она, что от моего ухода он поправляеться стал, отстранять меня начала… Сама-де за ним похожу… Ты ступай себе. Побудет у него с час
места… Приду я — мертвец мертвецом лежит…
Рассматривая делà и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме
жалости о том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового
места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
― Я думаю… ― сказал Пьер. ― Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его
месте… ― По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство
жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.